Пишу сейчас рассказ (или повесть, как получится). Пока еще недописанная вещь, неотредактированная. Но хочу чуть-чуть выложить, за затравочки. Чтобы возбудить интерес и ожидание у читателя, если таковой будет. И если честно, это для меня важно, чтобы все-таки собраться с силами и закончить, не отлынивать от написания 🙂
_____
Приходить в себя не хотелось. Где-то на грани небытия еще было так сладко-безболезненно, ничто не врезалось в память осколком потерь, запекшиеся губы не кровили от сухости, раны не саднили. Но боль срывала сон как покрывало и ввергала тело в пучину страданий. Рядом сидела матушка Лизавета. Увидев, что Глаша открыла глаза, она тут же спохватилась, приложила стакан воды к губам:
– Вот и славно, очнулась, Глафира Львовна. Пей, голубушка, пей.
Несколько глотков проникли в пустой живот и заурчали по закоулкам чрева. Ужасно стыдно было признаться, что хочется есть. Аппетит разыгрался просто зверский. Но матушка словно мысли прочитала и погладила Глашу по руке:
– Сейчас супа принесу, погоди.
Глаша осмотрелась. Беленый потолок, кружевные занавески на нижней части окна раздвинуты, вечерний свет красноватыми бликами прилип к противоположной стене со старыми фотографиями. Под ними комод с чугунными ручками в завитках. Сверху тоже стояли фотографии и какие-то шкатулки и флакончики. У изголовья стоял деревянный стул с потертой обивкой из синего бархата. Повернув голову набок Глаша разглядела стол со скатертью из такого же бархата, накрытую сверху белой салфеткой. На столе стояла ваза с полевыми цветами, кувшин и стакан. Полотенце с кровавыми пятнами висело на спинке стула, туда его повесила матушка, когда уходила.